Недавно состоялась национальная премьера нового полнометражного документального фильма «Дебют» белорусского режиссера Анастасии Мирошниченко. Ленту о любительском театре в женской колонии встретили овациями и вскоре он будет представлен на знаменитом фестивале документального кино IDFA в Амстердаме.

Кинокритик Максим Карпицкий встретился с режиссером, чтобы обсудить ее работу, роль женщины в белорусском кино и предстоящий кинофестиваль «Лістапад».

Анастасия Мирошниченко. Режиссер. Выпускница Белорусской академии искусств. Дебютировала в документальном кино историей про бездомного художника из Гомеля «Перекресток». Работает на МТРК «МИР».

Максим Карпицкий: Ваш фильм рассказывает о женской колонии. Почему вы решили снимать там фильм?

Анастасия Мирошниченко: Гомельская женская колония №4 отличается тем, что там отбывают наказание женщины, которые совершили преступление впервые. То есть это не заматерелые преступники. Еще она уникальна тем, что на территории есть дом ребенка, где заключенные могут общаться со своими детьми до трех лет. Затем малышей забирают родственники и оформляют опекунство, либо они попадают в детский дом. С одной стороны, это довольно жестоко, с другой — присутствие родного человека было сильной поддержкой для женщин.

МК: И все-таки, как вы там оказались?

АМ: Я узнала об этом театре очень давно, он существует уже более десяти лет. Еще в 2010-м загорелась идеей снять фильм о театральной постановке в колонии. Когда примерно в 2013-м мы, наконец, позвонили в администрацию колонии, нам сказали, что проект на тот момент не существовал. Тогда я начала снимать фильм «Перекресток».

И вот мне на глаза попадается статья о том, что театр вновь открывается. Конечно, трудно найти финансирование на документальное кино, но проектом заинтересовался продюсер Виктор Лобкович. В администрации колонии нам сказали, что сначала надо получить официальное разрешение в Минске, поэтому мы собрали все возможные документы и отдали их на рассмотрение в департамент. Разрешение дали.

И вот мы приехали в этот театр, к Алексею Бычкову — это актер Гомельского областного драматического театра. Сначала без камер, так как, если бы хоть одна из женщин отказалась, фильм снять не вышло бы.

Подготовка к спектаклю в колонии.

Мы рассказали им, что театр, как и сама колония, будет фоном, нас же интересуют их судьбы. Мне всегда интересны люди в подобных критических ситуациях. Если у нас все хорошо, мы очень милые, но в трудной ситуации приоритеты меняются. Вот это нам было интересно, а не то, за что они сидят.

МК: Поэтому мы и не видим ни имен, ни приговоров почти до самого конца?

АМ: Да. Они рассказывали об этом, когда уже сами были готовы, ведь это очень интимная вещь. Даже администрация колонии не могла рассказать нам, за что они туда попали. Но фильм не об этом и даже не о театре. Фильм о том, насколько для них важны семья и дети.

Мы все живем, покрываясь шелухой, а здесь каждая поездка освобождала меня и съемочную группу от наносного.

Мы начинали видеть какие-то важные вещи. Женщины рассказывали, что самое страшное для них — это если, когда они вернутся к детям и во время какой-нибудь мелкой ссоры ребенок скажет: «Кто ты мне такая? Где ты была все время?» После возвращения им фактически придется знакомиться заново.

МК: И это тяжело для обеих сторон.

АМ: Однозначно. Наверное, по фильму видно, что наказание несут не только сами заключенные, но и их семьи. Ведь дети остаются с бабушками, а те уже немолодые, воспитывать внуков тяжело. Брак обычно распадается. Совершенный поступок тянет за собой целую цепь последствий. Проблемами для осужденных оказываются не условия содержания, а то, что на свободе, возможно, нужна их помощь, но они ничем не могут помочь, а часто даже не знают, что там происходит.

Я не помню, чтобы кто-то жаловался нам на макароны в столовой или какие-то подобные вещи. Когда мы записывали интервью, то пытались разговаривать с женщинами о работе, о мужчинах, но они неизменно возвращались на тему «мать-дитя».

Если бы меня попросили одним словом сказать, о чем фильм, я бы сказала, что он о любви. Мне хотелось, чтобы общество увидело героинь иначе. Чтобы, когда они выйдут, им бы помогли найти себя. Заключенных часто показывают в кино и на телевидении, но обычно так, чтобы зритель понял, какие они плохие. Вот этого мы пытались избежать.

МК: Жизнь в тюрьме представляется довольно жесткой, это средоточие озлобленных людей, и там чего только ни происходит, но в вашем фильме ничего подобного нет.

АМ: Наверное, и в этой колонии такое присутствует. Туда попадают женщины разного возраста и социального происхождения.

У одной был бизнес, она дала взятку и оказалась в колонии, другая — наркоманка, третья — убила кого-то. И конфликтные ситуации не могут не возникать. Но именно в театре девушки дружили, делали общее дело. При том, что часть женщин с театром столкнулась только в колонии, к тому же считала его неинтересным.

МК: В фильме имеется два типа кадров. Либо мы видим женщин как массу: они на прогулке, работают, и есть только синие бушлаты или отдельно ноги, руки, даже их отражения в лужах. Либо видим их как личностей, каждую со своим лицом — это в первую очередь сцены, где они репетируют в театре. Отсюда вопрос: есть ли возможность какой бы то ни было самореализации у тех женщин, которые не участвуют в постановке?

АМ: Когда нам сказали, что можно снимать только женщин, которые подписали разрешение на участие в фильме, я подумала, что лучше совсем ничего не снимать. А потом поняла, что это тот случай, когда внешнее ограничение только помогает. Действительно, эти обезличенные ноги показывают, что перед нами место, где личное стирается, а в театре личность опять может раскрыться.

Но за каждой синей курткой также скрывается мать или дочь, и актрисы театра — одни из них. Они — это как окошко в мир колонии. А женщины там имеют возможность посещать курсы маникюра, дистанционно получать высшее образование (хотя оно и платное), есть швейные мастерские, библиотека, другие кружки…

МК: Наверное, вы должны были показать итоговый фильм администрации колонии, прокуратуре. Были ли высказаны замечания? Просили ли вас что-то изменить?

АМ: Отдельные мелочи не нравятся всегда, но такого, чтобы требовали что-то вырезать, не было.

Когда мы показывали этот фильм на закрытом форуме МВД, прокуратуры, я оценила, что присутствовавшие очень правильно восприняли посыл фильма. Прозвучали мнения о том, что надо не сажать больше, а пытаться предотвращать преступления.

Смотрели очень внимательно. Один человек из администрации колонии озвучил интересное наблюдение: отметил, что, даже если мы в кадре видим ноги, они говорят больше, чем лица. Сразу понятно, теплые ли на женщине носки или она стоит в тонких колготках. Если она в казенных ботинках, семья ей не помогает.

В процессе же съемки от нас не требовали постоянно показывать промежуточный материал.

МК: Режиссеров документального кино иногда упрекают, что они приезжают куда-то, снимают фильм и катаются с ним по фестивалям, оставляя своих героев наедине с проблемами. Задумываетесь ли вы об этом?

АМ: Мне кажется важным прежде всего сказать, что фестиваль документального кино — это все же не Канны с бесконечными красными дорожками, красивыми кинозвездами и шампанским. Это одна из немногих возможностей найти своего зрителя, обсудить с ним свое кино.

Снимать документальный фильм непросто: ты не знаешь, чем начнется и закончится твоя история, ты не можешь попросить кого-то сделать что-то на камеру еще раз. Но снимая фильм на основе чужой драматической судьбы, не можешь не сомневаться.

Мне было очень неловко, когда мы снимали сцену свидания осужденной с ее родственниками. Как человек, Настя Мирошниченко, я чувствовала, что вместе с оператором мы там лишние. Как режиссер, я понимала, что этот момент необходим: не для того, чтобы у меня получился хороший фильм, а для того, чтобы донести это людям.

Если бы я не чувствовала ответственности, я бы снимала фильмы ежегодно и «каталась» бы по фестивалям. Но мне это психологически дается непросто, поэтому следующий фильм я, наверное, сниму нескоро. А пока лучше займусь чем-нибудь другим.

У меня есть сын, я работаю на телевидении, реставрирую старую мебель. Вот недавно купила немецкую шкаф 1951 года, стол 1927-го. Творческий человек может проявлять себя по-разному. Правда, недавно я сняла маленькую игровую новеллу для киноальманаха «Мы»… Моя история называется «Спутник», она будет представлена на нынешнем кинофестивале «Лістапад».

МК: А почему на фестивале «Лістапад» не будет идти «Дебют»?

АМ: Мы снялись с конкурса сами. Ранее моя работа «Перекресток» взяла награду на национальном конкурсе «Лістапада», и после того как наш фильм снова взяли туда же, а не в международный конкурс, мы решили, что лучше дать возможность посоревноваться другим.

МК: И еще один вопрос. Сейчас часто говорят о проблеме равенства в различных профессиях. В том же европейском, американском кино немного женщин снимают фильмы. Белорусское кино перебивается с хлеба на воду, но при этом и в документальном, и в игровом работает много женщин-режисссеров…

АМ: Знаете, я довольно спокойно отношусь к этой теме. Я в первую очередь хочу, чтобы фильм был хорошим.

Я рада, что сегодня в Беларуси самые разные молодые девушки и парни снимают независимое кино. И Влада Сенькова, и Дарья Король, и Екатерина Марковец … Им тяжело, но они, не надеясь на поддержку, изыскивают возможности.

Возможно, при наличии лучших ресурсов их фильмы были бы более совершенны, но теперь уже всё иначе, чем когда все сидели и ждали. И поэтому я с особым интересом жду предстоящего «Лістапада».

Максим Карпицкий, фото из архивов героини