Проект портала
Истории «Социально опасные». Истории нескольких семей, которые попали под контроль государства по делу и нет12
25.09.2018 / 18:16

В 2006 году в Беларуси появился декрет №18 «О дополнительных мерах по государственной защите детей в неблагополучных семьях», а в 2011-м Министерство образования своим постановлением приняло инструкцию о выявлении несовершеннолетних нуждающихся в государственной защите.

По данным Министерства образования, на начало 2017 года в Беларуси в социально опасном положении находилось более 27 тысяч несовершеннолетних.

В 2016-м более 5 тысяч детей было изъято из семей по причине невыполнения родителями своих обязанностей по воспитанию и содержанию детей. Из них 65% возвращены из социальных приютов в биологические семьи.

В Программе воспитания и защиты прав и законных интересов детей, находящихся в социально опасном положении, среди критериев, которые дают право рассматривать семью как социально опасную, есть такие: длительная безработица одного или обоих родителей, частая смена мест трудоустройства, частые заболевания у детей, отсутствие родительской заботы и др.

При определенной трактовке сюда можно отнести любую оставшуюся без работы мать-одиночку. Но это крайний случай. Чаще всего случаются ситуации, как в семье Натальи Бурко, где действительно требовался контроля, она признает это и сама…

История Натальи Бурко

— Я родилась в Осиповичском районе, но после того как отец убил мать и сел в тюрьму, я переехала к тетке в деревню Сутин Пуховичского района. Там мной, по сути, никто не занимался, я была в качестве прислуги.

В 15 лет со мной случилась первая любовь. Парень был старше на 10 лет. Забеременела — расписались. Сначала все было ничего, мы действительно любили друг друга: вслед за первым родился второй сын, и ребенок был желанным. Но через два года совместной жизни началось рукоприкладство. Муж беспричинно ревновал, в качестве хобби у него было коллекционирование пневматики, любил пострелять по кошкам, развлекался с петардами — лишь это приносило ему удовольствие. Он нигде не работал: только варил самогон. Сама я работала почтальоншей, а чтобы иметь дополнительную копейку, в сезон собирала то ягоды, то грибы.

Когда его пераклинивало, бил, выгонял ночью на мороз — зная это, чтобы не замерзнуть, я в какой-то момент даже начала прятать на улице одежду, — топил в ведрах с водой… А однажды вывез в лес, приставил ко мне пневматический пистолет и угрожал: если я ему что-то там не пообещаю, уже не помню что, он закопает меня, и меня никто не найдет. Это всё видели дети, сидя в машине.

На утро он говорил, что это был не он, и вел себя как ни в чем не бывало. А у меня оставались шрамы на голове, была сломана челюсть… Конечно, я обращалась в милицию, но тут же забирала заявления: мне было некуда пойти, да и боялась, что, когда муж вернется, изобьет меня еще сильнее. Может, если бы рядом были мать или отец, я бы одумалась, а так…

Впервые нас поставили на учет в 2012 году, когда старший сын пошел в детсад: ведь я обращалась за медицинской помощью в ФАП, информация об этом сразу попадает в учебные заведения, тем более если события разворачиваются в маленькой деревне. Нас поставили на учет как семью в социально опасном положении (СОП).

Начался так называемый патронаж: приходили, смотрели, чисто ли у нас дома, есть ли что поесть, с мужем проводили профилактические беседы. Благодарна только за то, что в центре по труду, занятости и социальной защите мне как-то рассказали про SOS-детскую деревню в Марьиной Горке. Там одно из направлений работы предусматривает поддержку семей, оказавшихся в сложной жизненной ситуации. Ездила туда на протяжении двух лет: там мне действительно помогали то продуктами, то одеждой. Я посещала различные тренинги, работала с их юристами и психологами.

Именно специалисты из SOS-деревни впервые настоятельно посоветовали уйти от мужа: иначе или искалечит, или убьет. До того же от участковых и педагогов я слышала совершенно обратное: «Помиритесь!», «Может, стоит ему уступать — надо же как-то жить дальше, вы же семья».

Спустя какое-то время с нас сняли статус СОП, но после того как я попала в больницу с переломом челюсти, вернули снова. В 2014 году после многочисленных проверок мы перестали быть «СОП». Потом я уже в милицию не обращалась: какой смысл?

Очередной конфликт с мужем дал понять, что все, что будет дальше — непосредственный риск для моей жизни. Я решилась и уехала к тетке в Минск. Побыла у нее три месяца, как мы и договорились, и в настоящее время живу в приюте «Радиславы» — это проект, который позволяет женщине-жертве в течение какого-то времени прийти в себя в безопасном месте. Нашла работу в клининговой компании. С мужем мы развелись. Когда я подала на алименты, он был в шоке и угрожал, что лишит меня родительских прав. Но, конечно, в будущем сыновья будут жить со мной — так и суд решил. Пока же они находятся в спецшколах: у старшего сына диагностировали умственную отсталость, у младшего — языковое отставание. Специалисты говорят, что проблемы у них психологические, что на их развитии сказались конфликты в доме, и выражают надежду на выздоровление. Я их забираю на каникулы и посещаю каждый выходной, когда получается.

Остается, конечно, страх, что в будущем, когда дети будут со мной, комиссия придерется, мол, нет своего жилья, низкая зарплата, еще какие-нибудь проблемы… Они могут придраться к чему угодно, особенно если у тебя уже «испорчен» имидж. И это очень неправильно, что мы боимся тех, кто должен помогать. А еще хуже, что не видим от них настоящей помощи.

Со следующей героиней Дианой произошла в чем-то похожая история: проблемы в семье начались из-за того, что муж пил и тратил все деньги в казино. Но «социально опасной» их семью признали, когда супруги уже развелись, и Диана с сыном стали жить отдельно.

История Дианы Н.

— В какой-то момент у мужа начались большие проблемы с алкоголем: он уходил в загулы на несколько дней, возвращался агрессивным. Мог кричать, бить кулаками в стенку, толкать меня, материться, один раз начал сам себя резать… Кроме этого, из дома начали пропадать деньги: сначала он уверял, что одалживал их, а потом выяснилось, что он все спускал в казино. Конечно, я вызывала милицию, но очень быстро забирала заявления: мы мирились и все начиналось заново.

Я пошла на радикальные меры: собрала самые необходимые вещи, забрала сына и ушла из дома — скрывалась 10 месяцев. Муж инициировал наш розыск, но я не собиралась возвращаться: мы стали жить отдельно, и он подал на меня в суд, чтобы определили порядок общения с ребенком.

На протяжении полугода мы находились на контроле в милиции. Нас предупредили: если конфликты будут снова повторяться, присвоят статус СОП. Я не хотела этого: для меня СОП — это клеймо на дальнейшей жизни и трудоустройстве. Муж знал, что я этого боюсь, что не хочу никуда обращаться, и пользовался ситуацией.

Будучи пьяным, приходил за сыном, мог гулять с ним ночью, когда тому нужно было спать… А однажды после выпускного в детском саду похитил Егора в прямом смысле слова. Мы вышли из детсада вместе, и когда оказались за территорией, муж схватил сына под мышку и побежал — не отвечал на звонки и сам не выходил на связь. На кону стояло здоровье сына, поэтому я все же опять написала заявление в милицию — муж, в свою очередь, потом свидетельствовал, что я его оговариваю: сына он не похищал, и мы, мол, договорились, что он его заберет.

Нам присвоили статус СОП на два месяца — так сказала заведующая дошкольного учреждения. Раз в неделю нас посещали то «контролеры» из детсада, то из поликлиники: проверяли, есть ли у нас игрушки, хорошая ли кровать, достаточно ли продуктов в холодильнике.

Особенно их почему-то беспокоило отсутствие запасов йогурта, будто я не могу каждый день покупать сыну свежие продукты.

Приходили только к нам (не к мужу), и я спрашивала проверяющих: если вы действительно хотите защитить моего сына, почему не контролируете его отца? Сделайте так, чтобы он не буянил, чтобы не царапал мою машину, когда я не отдаю ему в пьяном состоянии ребенка. Но складавалось впечатление, что педагоги считали меня истеричкой, которая оговаривает мужа.

Прошло два месяца, но с нас не снимали СОП. Очень хотелось, чтобы сын не шел с этим позорным статусом в школу, переживала, что это отразится на отношении к нему со стороны учителя. Нам объясняли, что не хотят снимать нас с контроля, потому что у нас постоянно случаются скандалы с мужем, но мы на тот момент давно были в разводе. Мы были чужими людьми. Почему я и сын должны расплачиваться за поведение мужа? И по прошествии двух месяцев, мне сказали, что мы на какое-то время остаемся в стасусе СОП. С ним мы и пошли в школу.

В октябре прошлого года с нас все же сняли статус СОП, но впоследствии опять хотели присвоить…

В тот день я пришла забирать сына из детсада со своим новым мужчиной. А муж заревновал и набросился на нас.

Сына могли даже забрать в социально-педагогический центр, поскольку, мол, предварительная коррекционная работа не дала позитивных результатов. За это выступали почти все члены комиссии, но я попросилась на личный прием к начальнику милиции, который заставил сотрудников разобраться в этом деле, хотя до этого в милиции мне говорили просто:

«Нам такие, как вы, на районе не нужны. Куда проще забрать у вас ребенка в приют, пока вы разберетесь между собой».

Декрет № 18, казалось бы, должен решать проблему, но наша ситуация продемонстрировала, что никто не хочет заниматься ею в корне. Вообще, складывается так: пожалуешься в милицию — пойдешь в СОП, не пожалуешься — будешь страдать. И не знаешь, что хуже. Замкнутый круг.

Учителям не проще…

Исследовательница белорусской литературы, учительница Смолевичской гимназии Анна Северинец в начале нового учебного года услышала от своей знакомой пересказ монолога одной классной руководительницы:

«Уважаемые родители, если вдруг вы на семью вызываете милицию, имейте в виду: сразу же поднимут на ноги меня, потом — директора и социальную службу. Вас немедленно включат в число семей СОП. Я буду писать характеристики, акты обследования и объяснительную о том, как я могла такое допустить? Потом то же самое напишет наш психолог. Вас будут посещать раз в неделю наши службы. Отмыться ребенку от такого непросто. Поэтому я вас очень прошу: если это возможно, вместо милиции сразу вызывайте меня».

Как видно, классные руководители в такой системе координат страдают не меньше, чем семьи, о которых шла речь выше. Анна Северинец уверена, что такая воспитательная методика вредит обеим сторонам:

Анна Северинец.

«Не вижу ничего хорошего в практике вмешательства школы в дела семьи. Есть институт участковых милиционеров, есть социальные службы: если речь идет о преступлениях в семье или о социально опасном положении ребенка, заниматься этими вопросами в рамках закона надлежит им. Да, учитель должен знать, в какой среде растет ребенок: чтобы адекватно себя с ним вести, чтобы не требовать невозможного, чтобы не причинить боль неосторожным поступком, чтобы помогать. Вообще люди должны помогать друг другу. Но ничего хорошего нет в том, чтобы устраивать конвейер и принудительные работы из обычных отношений взрослого и ребенка.

Я не понимаю, как можно лечить насилие насилием, семейное насилие — насилием в семьях. У нас система реагирования на любую проблему заключается в том, чтобы найти виновного и наказать. Насилие так не лечится.

Это комплекс мер, очень продолжительных по времени, направленных на оздоровление жизни в обществе, на отказ от насилия на уровне государства, на смену системы взаимодействия граждан с репрессивной на демократическую. Пока мы все живем в диктатуре, по моему мнению, у наяс всюду будет насилие — и в семье, и в школе. Какое общество — такая семья и такая школа», — считает Анна.

Мнение юристки

Социальная работница и юристка Ольга Красковская считает, что основные проблемы с СОП возникают именно на этапе трактовки на местах:

«Те, кто реализует документ, изначально направленный на защиту прав и интересов ребенка, могут исказить прописанные в документе положения до неузнаваемости. Иногда доходит до абсурда желание наказать родителей за то, что они выразили свое несогласие с комиссией, директором школы или, по мнению членов комиссии, недобросовестно выполняли свои обязанности.

Сами специалисты учреждений образования, здравоохранения изначально рассматривают комиссию по СОП как карающую инстанцию. То, что она отвечает за реализацию Декрета № 18 в интересах детей, не всегда вспоминают или, возможно, не знают вовсе.

Но опять же: многое зависит от людей на местах. Известно немало ситуаций, когда комиссии действительно помогали семьям не формально, а с живым человеческим участием в разрешении проблем».

В любом случае, если вы уверены, что статус СОП вам хотят присвоить безосновательно (или уже присвоили), юристы рекомендуют не пускать дело на самотек и обращаться к тем, кто имеет влияние на принятие решений (к директору школы, заведующей в детском саду) и сразу обжаловать его в профильных инстанциях.

С одной стороны, декрет № 18 позволяет своевременно изъять ребенка из семьи, в которой ему действительно опасно находиться. Но, как показывает практика, попасть под «раздачу» могут и другие семьи, поэтому важно быть готовым бороться за свои права.

* Фамилии некоторых героинь изменены по их просьбе.

Катерина Карпицкая, застачочные фото Сергея Гудилина и aif.ru

каментаваць

Націсканьне кнопкі «Дадаць каментар» азначае згоду з рэкамендацыямі па абмеркаванні