Иллюстративное фото pixabay.com

На первый ультразвук я шла с радостным волнением: вот-вот я впервые увижу маленькое существо, которое растет у меня внутри. Но когда врач, после того как нескольких секунд всматривалась в монитор, спросила мое имя, я почувствовала, что что-то не так. Наконец, она произнесла: «Диана, мне очень тяжело говорить то, что я должна. Но сердцебиения нет, беременность не развивается».

Эти несколько слов в одно мгновение перевернули всю мою жизнь.

Предыдущие 11 недель я словно летала, подруги отмечали: «Ты аж светишься!». Не то, чтобы иметь ребенка было моей мечтой, но когда беременность наступила, это придало сил и наполнило такой большой любовью! Ведь ты теперь — целый мир для маленькой козявки, которая еженедельно увеличивается в твоем животе то до размеров зернышка, то горошины, то фасолины… Пять раз в неделю ходить в поликлинику? Легко! Примириться с токсикозом и болью в груди? Пожалуйста! Отказаться от перелета и тренинга в другой стране по совету врача? Без проблем — лишь бы с моей деткой все было хорошо.

И вдруг в один миг все это разбивается в прах, словно хрупкий фарфор. Оказывается, уже около недели мой ребенок не живет. Оказывается, плодное яйцо — так пока что назывался мой ребенок, — деформированное по неизвестным причинам. Оказывается, таким образом заканчивается каждая шестая-седьмая беременность, и таких случаев все больше и больше — последствия Чернобыля. Оказывается, почти невозможно узнать, почему это случилось при наших с мужем идеальных анализах.

Наверное, у меня все же стойкая психика. Организм сразу включил защитную реакцию — слезы, а мозг в это время методично раскладывал все по полочкам: да, такое бывает, и это, к сожалению, сейчас чуть ли не норма. И как-то ограждал меня от заглубления в то, что происходило. Якобы это не мне только что сказали, что мой ребенок не родится, что моя беременность закончилась, едва успев начаться. Это все — не со мной.

Я словно заведенная ходила по коридору больницы, куда еще вчера с шуточками поступила на сохранение. В палату зайти не могла — там все беременные, зачем им это видеть? Ну и я бы не выдержала сидения на месте. Позвонила маме и мужу, которые тут же сорвались с работы, чтобы приехать ко мне. И еще подруге, которая пару лет назад пережила выкидыш, а потом родила дочь. Спасибо им, их поддержка мне очень помогла.

До этого я ни разу не лежала в больнице, мне не делали никаких операций. Поэтому дополнительным шоком стала необходимость достать из меня моего нерожденного ребенка. Это называется ужасным словом выскабливание. Предложили сделать его на следующий день, но я отказалась: чем быстрее — тем лучше, казалось, я не смогу еще сутки с этим жить. Но утром я съела банан. Это тяжелая пища, после нее опасно делать наркоз — может быть рвота и удушье. Пришлось переносить операцию. С тех пор я не могу есть бананы.

Мама с мужем вывезли меня в парк, вечером приехала подруга, меня даже свозили домой. В то время это было именно то, что нужно: близкие люди, которые любят, сочувствуют и, главное, понимают, и родные стены. Стало легче.

Следующим утром во время обхода врач сказал, что операция будет в 10-11 часов. Но ни в 10, ни в 11, ни в 12 ко мне не пришли. Ожидание было невыносимым, но что делать: все анестезиологи заняты. За это время я почти смогла убедить себя, что все, что произошло, — к лучшему, что это — правильно, и лучше, что случилось сейчас, чем позже. И в то же время, как бы глядя на себя со стороны, думала: как это ужасно — уговаривать саму себя, что смерть собственного нерожденного ребенка — хорошо и правильно.

Наконец в 12.40 за мной пришла медсестра. Велела переодеться в халат и идти в операционную. Ну вот, я своими ногами иду избавляться от того, с кем разговаривала почти три месяца и кого уже, кажется, успела полюбить…

«Вы только сначала меня усыпите», — прошу девушек-анестезиологов. Меня подключают к аппаратам, вставляют катетер в руку. Приходит врач. «Подождите, я еще не сплю!» — начинаю паниковать. Меня успокаивают, что еще ничего не началось. Медсестра шутит: «Кто со мной на сто грамм и огурчик?» — «Я!» — откликаюсь, чтобы заглушить стресс. — «Пойдем!» Потом слышу разговоры анестезиологов о количестве «кубиков», которые в меня нужно влить, мне дают кислородную маску, я вдыхаю, а выдохнуть уже не могу — задыхаюсь. Из последних сил говорю об этом, маску убирают, и потолок начинает вращаться…

«Просыпаемся, поднимаем попу и передвигаемся на кровать!». Ого! Оказывается, я уже в палате, и мне нужно перелечь с каталки, на которой меня привезли. Делаю это, все еще как бы в тумане, руки и ноги онемели, язык не шевелится. Мне на живот кладут грелку со льдом. Живот начинает болеть. Все сильнее и сильнее — но терпимо, как при месячных, только таблетку не выпьешь. Спрашиваю у соседки, сколько времени. Оказывается, прошло всего 20 минут с момента, как я пошла на операцию. Прошу позвонить маме и сказать, что все нормально.

Очень странное ощущение: после того как все закончилось, наступила невероятная легкость. Я готова была обнять врача, медсестер, анестезиологов и всех вокруг за то, что все прошло так быстро, и что я ничего не чувствовала. Но самое главное — стало легче морально. Может быть, потому что самым мучительным для меня было ожидание.

Спустя пару часов я уже ходила. Потом легче становилось с каждым днем. Но слезы накрывали часто. Сейчас самое важное — принять произошедшее и учиться жить дальше с этим новым, таким болезненным, но ценным опытом.

* * *

Замершая беременность стала самым большим и тяжелым испытанием в моей жизни. Это рана на сердце, которая останется со мной навсегда. Не важно, на каком сроке умирает ребенок, — для каждой семьи это горе. И поэтому нельзя обесценивать его, говоря, например, что «это еще был не ребенок», либо «не переживайте, еще родите», или «ну хватит раскисать, время возвращаться к жизни». Пока не выплачешься, не выкричишься, пока не выйдет на поверхность вся боль, к полноценной жизни вернуться невозможно. Но в то же время следует понимать, что жизнь продолжается, независимо от наших обстоятельств. И в наших же интересах начинать жить дальше.

Моя неудачная беременность однозначно сделала меня сильнее. После пережитого я изменила взгляд на многие вещи и уже почти ничего не боюсь, кроме разве что потери близких. Мой нерожденный ребенок помог мне понять, как я их люблю, и как они любят меня. Дороже их у меня нет никого в мире. Я действительно стала это ценить.

Пока я не обращалась за помощью к психологу, хотя, возможно, это потребуется. Но мне кажется, что я справляюсь сама, хотя «накрывает» до сих пор: от разговоров о детской смертности, от вида беременных женщин, да иногда и просто так, без причины… Тогда я позволяю себе поплакать, где бы ни была, даже в транспорте. И это — нормально.

Я поняла, что о своей утрате надо говорить — тогда травма переживается легче, а заодно появляется возможность как бы взглянуть на себя со стороны. Почти сразу я написала своему нерожденному ребенку письмо, где вспомнила все свои чувства и переживания, сказала, как я его люблю, попросила прощения и постаралась отпустить. Я знаю, что он сияет маленькой звездочкой где-то на просторах Вселенной, летает в воздухе, живет во всем вокруг.

Я пишу этот текст сквозь слезы. Пишу потому, что знаю, как это важно — говорить о той беде, которая случается со многими, но о которой не принято говорить публично. Ведь раньше я не задумывалась, насколько много женщин переживают замершую беременность или выкидыш. И я пишу для того, чтобы сказать: если вы потеряли ребенка, знайте, что вы — не одни. Может быть, этот текст кому-то поможет легче перенести горе — и я очень на это надеюсь. Потому что теперь точно знаю: с этим можно жить. Хотя сначала сама в это не верила.

А для тех, кому трудно справиться с болью самостоятельно, либо просто хочется дополнительной поддержки, есть специалисты. Пожалуйста, не стесняйтесь обращаться к ним. Например, в центре поддержки семьи и материнства «Матуля» занимаются в том числе психологическим консультированием в случае потери ребенка. Есть и другие организации и частные специалисты, которые помогут пережить горе и снова начать жить.

Диана Середюк, «Новы Час». Перевод с бел. NN.by